теле буравлю. На полную мощность. Протрезвел и все еще хуже стало.
Она ожог обрабатывает, сосредоточена на моей руке. Расставляю ноги чуть, сьезжая, чтобы ей легче было дотянуться.
Когда она от аптечки отстраняется и снова сюда поворачивается, между ног моих прямо замирает.
— Уже видно, что волдырь будет, — расстроенно тянет она.
Ничего не говорю, потому что увяз в моменте, как в трясине. Хочу тут навечно остаться. Ее нежная ладонь меня за запястье придерживает.
Локоны сегодня на лицо ей не падают, но в ушах сережки круглые. Жемчужины, по-моему. Сегодня она еще красивее, чем вчера.
— Боль сходит хоть? — укоризненно на меня взгляд вскидывает.
— Нет, — вру я.
— Сейчас таблетку найду. Еще есть тут охлаждающая мазь какая-то. Но сверху пены этой… Вряд ли.
— Таблетку дай и все.
Достает обезболивающее, и теперь воду ищет. Поворачивается обратно, и я зажимаю ее ногами, как в ловушке. Алиса делает вид, что на заметила.
— Пей давай, Кулаков.
Не слушаюсь, и вхолостую таблетку забрасываю в горло. Алиса глаза закатывает.
Ногами ее зажимаю еще сильнее.
— Я хотела бы извиниться, — вдруг заговаривает она, — за то, что я сказала. Тогда.
Тон, как речь на официозе гонит. Но голос подрагивает.
— Мне не стоило этого говорить. Я поступила… омерзительно. Неправильно. Я извиняюсь перед тобой.
— Омерзительно, говоришь? — пью воду из бутылки, а за ней слежу пристально. — Извини в карман не положишь.
— А у тебя карман не лопнет. — огрызается она сразу. — Выпусти меня.
Рукой себя за дверцу держу.
Так как вот мои конечности дальше мозг слушаться не будут.
— Так что, говорить не стоило, но думаешь все также? А знаешь, мне похуй. Ты все никак не въедешь, что меня выставить откуда-то не вариант. Это касается и места между ног твоих. Извинения гони другим, они поведутся.
— А ну выпусти меня, сейчас же! — свирипеет она.
За майку меня хватает, ну а мне по кайфу. Могу вечно так стоять и ругаться с ней. Она же глаз с меня не сводит.
— Какая ты правильная, Алиса, — завожусь я, — только обещания свои не выполняешь.
— Мои обещания аннулируются твоим обманом. И нарушением обещаний мне.
Разжимаю ноги резко, и выравниваюсь. Она вынужена отступить, нервно сглотнув.
— От меня извинений не жди. Я все правильно сделал. Твой детдом не пострадает, и ты знаешь это. Просто права качаешь.
— Просто? — опешивает она, но тут же себя под контроль берет. — Да, права качаю. Я такая. Я думала, уговор есть уговор. Грош цена твоим словам, — жестко, но со слезами на глазах заяривает она.
Делает шаг назад.
— Любым.
Еще шаг.
— Словам.
Еще один шаг назад.
— После.
Дверцу со всей дури прикладываю и предупреждаю Алису:
— Ну, хорошо. Извинюсь, и что дальше? Ты не думай, что я не секу, как ты мной вертеть любишь. Я позволяю. Только тебе. Но не загоняйся.
— Да ничего дальше, — смотрит на меня пустым взглядом, — ничего. Кончено все, Вася. Извиняться не прошу. Не подходи ко мне больше.
Я на месте дергаюсь, как ветрами обдуваемый. Когда она еще дальше отходит, то срываюсь, потому что не могу стоять! И смотреть! Как уходит!
— Не подходи ко мне больше, — сорванным голосом предупреждает Алиса, обе ладони выставив вперед.
Влетаю в Куллинан, жму по газами, только не мчу никуда. А загоняю машину на тротуар напротив, переграждая Алисе путь.
И раскаляющимися металлом изнутри глазами наблюдаю, как она по капоту ладонями ударяет.
Ей теперь только назад возвращаться, к самому музею, потому что другие припаркованные тачки путь перекрывают.
Она смотрит на меня с ненавистью.
— Сядь в тачку, — приказываю, хотя она меня не слышит.
Вижу, как ее губы шевелятся, но тоже ничего не разобрать.
В руках ее появляется связка ключей от соседнего здания. И она закидывает ее прямо на крышу моего Куллинана.
Когда я медленно ручку двери поворачиваю, Алиса начинает бежать к музейному выходу.
И правильно.
Потому что я сгорю в злости, но не погибну. На моем месте выживший останется стоять. И даже обожженный, он получит то, что хочет.
После обеда следующего дня вгоняю тачку на то же парковочное место. Алиса точно в музее. Когда я не рядом, ее пасет кто-то. Она об этом не узнает никогда, пусть воображает, мол, делает все что хочет.
За ней псих в Васильках гонялся, а на все остальное насрать. Переживет как-нибудь, если случайно выплывет.
На психа у меня есть планы. Как только одно дело до ума доведу, так псих получит мое полное внимание.
В том подвале, возле открытой двери… Я когда туда влетел, то с оси сошел и обратно вернулся, и теперь по-другому все с того момента. Угол крена поменялся. Приоритетов. Поэтому мне бесповоротно и однозначно плевать на то, что я обещал по спорткомплексу.
Никогда не вспоминаю тот день, когда на нее напали. Смекнул, почему люди себя кончают. Раньше думал, от трусости. А в тот день понял. Они из горящего здания выпрыгивают. Они спастись на самом деле хотят. От всего, что в башке пылает.
Придумал вот вчера, что скажу Алисе моей.
Перепил ночью еще и проститутку вызвал. Посмотрел на светловолосую голову сверху, когда над стояком только нагнулась, то даже и не помню как за кошельком пошел. До этого сутенеру на карту скинул, но и ей нал дал, чтобы домой обратно шла. Она перетрусила, мол, ее виноватой сделают, что я не захотел ничего. Пришлось целых три предложения сказать.
Потом кран починил наконец-то и под кипятком в душе выстоял. Даже подрочил после. На кое-что конкретное. Как Алиса беспомощно выгиналась подо мной, а грудки, блестящие от моих слюней, колых... Не хочу вспоминать, надоело себя как шавку воспринимать.
Только об одном и думаю. Несмешно, а до этого вообще всю жизнь об этом не думал.
Скажу Алисе, что сейчас начну детдом новый строить. Или на ремонт завались денег дам. Еще на ожоговое отделение. И что там еще надо. Все решу. Зачем спорить о спорткомлексе, если проблема сразу будет решена?
Перед сумерками Алиса из двора музейного выходит, сегодня раньше чего-то.
Переживаю оплеуху шока, аж до сухожилий откат доходит, когда букет у нее в руках различаю.
Это что такое вообще?
Набираю скорость, она
